Иван Солоневич: Белый штабс-капитан против Диктатуры Сволочи.   Роман Раскольников. Рецензия.

Иван Солоневич: Белый штабс-капитан против Диктатуры Сволочи.

 Науч. ред. В.Л. Петров. М.:, 2024. 224 с.

 (Труды Института Русской геополитики, вып. 20).

Роман Раскольников. Рецензия.

При «паглядзе на постаць i думку» Ивана Солоневича, всплывает хрестоматийное: «Матёрый человечище». И ещё: «широк Русский человек, слишком даже широк»… О «матёрости», силе и мощи (телесной и умственной) Ивана Лукьяновича хорошо написал Борис Ширяев в своём отклике на кончину ИЛС: «Иван Лукьянович Солоневич принадлежит к числу тех, очень немногих советских политзаключённых, которым удалось совершить удачный побег. Он бежал из одного лагеря Беломорского канала, и, пройдя около трёхсот километров болотами и лесом, перешёл финляндскую границу. Чтобы рискнуть на такой путь, нужно быть титанически сильным человеком. Таким и был Иван Лукьянович, спортсмен и атлет. Но было сильно не только его тело. Был мощен и его дух неукротимого борца за идею Свободной Великой России и её Великого Народа, подлинным сыном которого был происходивший из крестьянской семьи белорус И.Л.Солоневич, русский, российский писатель и общественный деятель. Не время сейчас у его могилы дискутировать о тех идеалах, за которые он боролся всю жизнь. Все политические идеалы спорны, но сила И.Л. Солоневича как писателя и журналиста, пламенность его как русского патриота, безспорны, и им мы все, всё русское Зарубежье, должны отдать прощальную честь. Сила его слов состояла в глубокой насыщенности подлинно русским здравым смыслом. В своей творческой работе И.Л. Солоневич был чужд навязанных нам посторонними влияниями штампов. Он крепко стоял ногами на родной земле, смотрел на мiр русскими глазами, любил Родину и её народ русским широким сердцем. Его сила была в любви к братьям и ненависти к врагам! Тело И.Л.Солоневича погребено теперь в чужой земле, но его душа неразрывна с Россией» (Б.Ширяев. Памяти Ивана Солоневича. // Воля (Мюнхен), №5, май 1953).

Наши достоинства есть подчас «продолжение» наших недостатков, равно и наоборот. Без означенной «широты», «размашистости» в суждениях, и писаниях, не было бы и «фирменного стиля» Солоневича и некоего «магнетизма», присущего солоневичевским текстам и жестам… Вот один лишь пример (не поручимся за его полную дословную «достоверность», но нечто характеристическое он, несомненно, содержит). В тг-канале «Белый стан» приводится «Любопытное свидетельство Алексея Шеншина о поведении Ивана Лукьяновича Солоневича во время одного совместного приёма у начальника Внешнеполитического Управления НСДАП, Арно Вольфганга Шикеданца, в начале августа 1939-го года (любопытно отметить, что в своих газетах Солоневич вел себя по-другому. Возможно это липа, а возможно на закрытых встречах Солоневич вёл себя по-другому, нежели когда он был на людях. Мы лично не думаем, что Ивана Солоневича перепутали с его братом, Борисом, ибо сын Бориса вроде так и остался в СССР, а другого сына на тот момент у него вроде и не было): «Несколькими днями позже (примерно в начале августа 1939-ого года) профессор Шеншин был приглашен на встречу в здании Внешнеполитического Управления НСДАП, на которой также присутствовали генерал Бискупский (“вождь” белоэмигрантов в Германии, назначенный немцами), генерал Туркул, ассистент генерала Туркула, Романов, и Иван Солоневич совместно со своим сыном. Всех их принял Шикеданц, важный человек из окружения Розенберга. На встречу также пришёл один полковник штаба германской армии. Вышеназванных русских спросили, что они думали случится, если Германия напала бы на Советский Союз: смогли бы немцы одержать быструю победу и какова была бы внутренняя ситуация в Советской России? Все, за исключением Солоневича, заявили, что если немцы постарались бы не задевать национальное чувство русских и зашли бы в Россию как освободители (от большевиков), а не как повелители, то война могла бы закончиться в течение примерно 6 месяцев. Солоневич и его сын сказали, что то что русским надо, это “кнут”, так как они привыкли только к жёсткому обращению, а любая апелляция к их национальным чувствам ни к чему бы не привела, так как эти люди больше похожи на стадо рогатого скота: поэтому, если были бы приняты суровые меры, война могла бы закончится в течение примерно 3 месяцев. Полковник штаба германской армии сказал: “Наши взгляды совпадают с теми, которые озвучил Солоневич. Спасибо вам, я вас удерживать больше не буду”, и ушёл» ((Источник: TNA: KV-2-370, стр. 26). Примечание «БС»: Бискупский не был “вождем белоэмигрантов в Германии”, а начальником Управления Делами Русской Эмиграции в Германии» (https://t.me/s/Russia_RONA).

Творчество ИЛС можно подразделить на четыре этапа: дореволюционный, подсовецкий, эмигрантский (довоенный) и эмигрантский послевоенный. Собственные Leitmotiv-ы обозначил добре сам Иван Солоневич, выступая 18 мая 1938 г. в Берлине на собрании организаций-участников Русского Национального Фронта. Солоневич заявил: «мы все сходимся на национализме, антисемитизме, фашизме и – хотя бы только принципиально – на монархизме» («Голос России», №101, май 1938). В дореволюционных текстах ИЛС все четыре обозначенные ведущие темы присутствуют, но тогда Солоневич – ещё репортёр «без имени», в основном пробавляющийся газетной подёнщиной, хотя проблески firmed style видны уже тогда. В подсовецкий период – тексты делятся на совсем уж конъюнктурные, «для заработка» (о «достижениях» совецких физкультурников и т.п.), и на вполне себе сохраняющие некую ценность учебные материалы по атлетике, борьбе и т.п. Довоенный Солоневич – се, на наш взгляд, несомненное ακμή (высшая точка, вершина) его творчества: монархизм, национализм, фашизм и антисемитизм – всё исчисленное в надлежащих пропорциях и в блистательном исполнении присутствует в публицистике ИВС 1934-1941 гг. Послевоенный Солоневич, хотя в количественном отношении им написано было больше, нежели в предыдущие периоды творческой активности, сильно уступает довоенному, «акмеистическому» ИВС. Талант, острота пера его «не оставили», но, увы, пропорции (означенные нами выше) оказались не соблюдены. После вынужденного закрытия газеты «Голос России» в 1938-39 гг. Солоневич выпустил три брошюры, разосланных подписчикам в период хлопот по возобновлению издания. В одной из них, озаглавленной «Нашим друзьям» (1938) ИЛС так писал о своей миссии: «Я лично обязуюсь взять на себя то, что я сейчас могу сделать и чего, кроме меня, в эмиграции не может сделать никто: разработку основных положений Белой Идеи в применении к условиям постсовецкой России и с учётом итальянского и германского опыта». Именно послевоенный намеренный и «недиалектический» отказ от «учёта германского и итальянского опыта» (того, что составляло «сильную сторону» довоенной публицистики Солоневича) и послужил причиной, например, того, что «Народная Монархия» осталась да читабельной, да интересной, но, скажем так, «партикулярной» книгою, но никак не «Катехизисом Монархизма», на что имел «замах» ИВС… Довоенная брошюра «Россия и Гитлеризм» (1939) содержит больше «креатива» и неких «откровений», нежели вся подборка «Нашей Страны» за годы редакторства ИВС (1948-53). Настоящий Сборник центрирован как раз вокруг «акмеизма» Белого Штабс-Капитана…   

Солоневич волею судеб скончался в Уругвае в Монтевидео в Итальянском госпитале 24 апреля 1953 г., пред смертью имев утешение узнать о том, что безславно подох «кремлёвский горец»… Хлопоты по устройству в больницу и отпеванию ИВС предпринял тамошний Белогвардейский «штабс-капитанский» священник о. Александр Шабашев, друживший с Иваном Лукьяновичем. О сем достойном Пастыре имеет смысл добавить некоторые биографические данные: «Александр Фёдорович Шабашев. Бывший полковой священник 233-го пехотного Старобельского полка в эмиграции. Награждён золотым наперсным крестом на Георгиевской ленте. Во время Испанской гражданской войны был духовным наставником русских солдат, воевавших на стороне генерала Франко. Сам принимал участие в боевых действиях. Был неоднократно ранен. С июля 1942 года Русский Приход в юрисдикции синода РПЦЗ, под руководством Александра Шабашева, принимал участие в вербовке как белоэмигрантов, так и советских военнопленных, работавших на шахтах в Бельгии, для военных действий в составе батальона СС «Валлония» на Восточном фронте. Русская община Бельгии организовывала вечера памяти русских, погибших в составе батальона «Валлония», в которых также принимал участие Леон Дегрелль. Памятные мероприятия проходили в Русской Церкви на Авеню Дефре. Умер в Уругвае в 1956 году».

Помянутый выше Борис Ширяев, попавший в эмиграцию уже после WWII, кстати, также как и Солоневич, классик отечественной «Лагерной литературы» (ему принадлежит дивная повесть о Соловках «Неугасимая Лампада»), был также дружен с ИВС и активно сотрудничал в «Нашей Стране». Солоневич называл Ширяева «самым выдающимся публицистом правой эмиграции» и 25 января 1952 года писал ему: «Я, как и прежде, рад всякой Вашей строчке в газете — талантливой, компетентной, бьющей в цель».

Благополезным полагаем заключить нашу Рецензию сравнительно малоизвестной «идейно-теоретической» статьёй Б.Ширяева, в коей им предпринята попытка обозначить «место» Ивана Солоневича в θησαυρός-е/»сокровищнице» Русской Мысли:

Славянофилы и мы

(150 лет со дня рождения А. С. Хомякова)

Посетивший меня в прошлом году английский профессор, преподаватель русской литературы г. Лидса, действительно стремящийся к пониманию России и её народа, прослушав моё изложение основных тезисов народной монархии, спросил: – Следовательно, вы являетесь продолжателями славянофилов, но какому же течению славянофильства причисляете вы себя? Кого из них вы считаете своим предтечей, своим основоположником? – Мы не считаем себя продолжателями славянофилов, – ответил я, – и ищем своих предтеч не в среде литературно-исторических авторитетов, но в развитии самой русской, российской народной хозяйственности, в почве, породившей её, и с этой точки зрения некоторые взгляды славянофилов близки и родственны нам, т. к. они тоже были русскими почвенниками своего времени, первыми выразителями русского национального сознания. Но нам чужд романтизм братьев Киреевских. «Мы не романтики, мы реалисты» – говорит основоположник нашего движения Иван Лукьянович Солоневич. Нам чужд и аристократический эстетизм К. Леонтьева, потому что мы оперируем с голыми фактами, как положительными, так и отрицательными по отношению к жизни нашего народа, и не стремимся приукрашивать их. Чужда нам и космическая политика Тютчева, – считая религию стержнем духа народа, мы всё же строго разграничиваем духовный мiр от мiра материального, религиозный идеал от повседневного земного бытия. Далёк от нас и панславизм Аксаковых и их кружка. Мы полагаем, что Россия, её народ, проливший свою кровь в десяти войнах за освобождение славянских братьев, выполнил эту свою историческую задачу и этот свой моральный долг по отношению к ним. Война 1914–1917 гг. завершила этот подвиг русского народа. К моменту начала русской революции не только православные болгары, сербы и черногорцы были уже освобождены, но сокрушив Австрию, мы освободили также иноверных чехов, словенцев, кроатов и словом последнего Императора гарантировали свободу и единство Польше. Наша совесть чиста, а «сольются ли славянские ручьи в русском море» мы оставляем на решении самих этих ручьёв, их государственности. Но нам близко определение национально-русского культурного типа, данное Данилевским в его труде «Россия и Европа». Это уже не славянофильство, а более широкое понимание исторического процесса. Ещё ближе нам А. С. Хомяков с его учением о национально-русской, народной православной Церкви, с его пониманием органичности нации, оценкой силы и значения традиции в её жизни, с утверждением духа народного, как основной творческой силы, с его формулировкой самодержавия не как абсолюта власти, но как тяготы служения власти народу, власти ограниченной религиозно-этическими императивами, а не обманчивой и произвольной бухгалтерией четырёххвостки. Мы столь же почвенные, как он, столь же свободолюбивы в христианской, а не в торгашеской трактовке понятия свободы. Многие, очень многие концепции нашего основоположника И. Л. Солоневича уходят корнями к мышлению А. С. Хомякова и являются уточнёнными определениями его широкого и разностороннего учения о Церкви, о государстве, об обществе, о нации, т. е. о той почве, на которой он строил свой историко-философский анализ русского прошлого, ибо именно он был, безусловно, основоположником чисто русского взгляда на своё русское прошлое, требовавшим того пересмотра истории нации, который осуществил И. Л. Солоневич в своём труде «Народная Монархия». Мы не славянофилы в буквальном, догматическом смысле, но мы продолжатели в нашей современности утверждённой ими впервые в исторической науке русской национальной традиции. Учение А. С. Хомякова – первое проявление осознания себя русской национальной интеллигенцией, впервые высказанный ею отказ от подчинения культурной агрессии Запада, критическое, а не рабское отношение к нему. В те годы полного преклонения русской общественной мысли перед философией Гегеля только А. С. Хомяков осмелился свободно проанализировать его систему и установить её главную ошибку: «Корень общей ошибки Гегеля лежал в ошибке всей школы, принявшей рассудок за целостность духа. Вся школа не заметила, что, принимая понятие за единственную основу всего мышления, разрушаешь мiр», писал Хомяков, а отношение к учению Гегеля И. Л. Солоневича всем нам хорошо известно по его статьям. Созвучие обоих этих величин в данном случае ясно. Итак, А. С. Хомяков и И. Л. Солоневич кладут в основу исторического процесса дух народа, душу национального организма, а интеллект, рассудок считают лишь частью этого целого. Функции этого рассудка выполняет группа интеллигенции, но эта интеллигенция выражает народное мышление лишь тогда, когда сама тесно слита с духом народным, а не оторвана от него и не подчинена внешним чуждым влияниям, как это произошло у нас в девятнадцатом веке и не изжито ещё до сих пор. Снова созвучие в одном из главных наших тезисов, т. к. выявление и организацию национально-русской монархической интеллигенции И. Л. Солоневич считает главнейшей задачей нашего Движения. Но интеллигенция нации – лишь выразитель, оформляющий народное мышление, а носитель, создатель этого мышления, по учению Хомякова, русский «хлебопашец» или, как говорим мы теперь, крестьянин, тот самый «мужик», в котором И. Л. Солоневич видит главного строителя государства Российского в прошлом, настоящем и будущем, основную динамическую созидательную силу исторического процесса. Отсюда необходимость пересмотра всего нашего прошлого, всей нашей научной историографии. «Из-под вольного неба, от жизни на Божьем мiре, среди волнения братьев-людей книжники гордо ушли в душное одиночество своих библиотек, окружая себя видениями собственного самолюбия и заграждая доступ великим урокам существенности и правды», – говорит А. С. Хомяков. А не то же ли самое иными, более понятными в нашей современности словами повторяет И. Л. Солоневич и осуществляет пересмотром нашего прошлого в своём историко-философском труде? Этот пересмотр он ведёт в «Народной Монархии» «от жизни», а не от схоластики и формализма надуманных, нереальных «исторических законов» и «исторических систем», созданных применительно к историческому процессу «вообще», а не к данному его варианту, к истории русского народа и русского государства, обоснованных его национальным духом. Произведя эту переоценку, А. С. Хомяков и И. Л. Солоневич, оба приходят к признанию религии первоосновой в истории народов и к утверждению их духа, как творческого начала. Оба они исповедуют народную русскую веру, народное русское православие. «Церковь не доктрина, не система и не учреждение», – пишет Хомяков, – «Церковь есть живой организм, организм истины и любви». «Мы понимаем под православием, конечно, не иерархов московских или антиохийских, а религиозные воззрения русского народа», – продолжает его мысль И. Л. Солоневич. «В богословии Хомякова выразился религиозный опыт русского народа», – вынужден признать даже Н. Бердяев. От веры народной – к духу народному, выраженному всей многогранностью жизни нации, её общественным строем, её государственностью, её культурой, её бытом и т. д. Этот дух и создаёт национальную традицию, видоизменяющуюся во времени по форме, но не по содержанию, не по направленности в будущее и не по связи своей с прошлым. Исторический процесс для Хомякова не что иное, как постепенное развитие организма народа-нации. «Всё настоящее имеет свои корни в старине», – пишет он. Прообраз грядущей народно-монархической России, её государственного и общественного устройства И. Л. Солоневич видит также в её прошлом, в гармонии народного мнения и самодержавия при Алексее Михайловиче. Народ-нация по учению их обоих представляет собой гигантский, но единый организм, отдельные части которого (слои, классы, сословия) выполняют различные жизненные функции, поддерживая и укрепляя одна другую, но не борясь между собой, как утверждают марксисты и их прихвостни – рационалисты, позитивисты, российские «прогрессисты» и пр. Этот организм возглавлен монархом, самодержавным царём, принявшим власть от народа, как тяготу, как долг служения, но не как утверждение своего абсолютного господства. Хомяков и Солоневич строго и чётко отделяют западный абсолютизм от русского самодержавия и в этих определениях сходятся во взгляде на переворот, произведённый Петром I. Разница лишь в том, что И. Л. Солоневич считает этот переворот насилием над народной душой, которое могло бы быть избегнуто, а Хомяков полагает переворот Петра I неизбежным, хотя и бедственным для нации. Другие славянофилы относятся к реформам Петра более определённо и более близки к утверждениям И. Л. Солоневича. По учению А. С. Хомякова власть – обязанность, долг, тягота, подвиг, а не привилегия, не господство, не порабощение подвластных. Он ясно видит чисто народное происхождение русского самодержавия и гордится его подлинным демократизмом. «Когда после многих крушений и бедствий, – говорит Хомяков, – русский народ общим советом избрал Михаила Романова своим наследственным государем (таково высокое происхождение Императорской власти в России), народ вручил своему избраннику всю власть, какою облечён был сам, во всех её видах. В силу этого избрания, государь стал главою народа». Народность, избранничество русского самодержавия Хомяков противопоставляет западному феодально-империалистическому пониманию власти, как результата победы в борьбе, порабощения, подчинения себе противника. Основной дефект современной ему русской государственности (эпохи Николая I) он усматривает в гипертрофии бюрократии, поставившей преграду между царём и народом, в том, что мы теперь называем, средостением. И в этом случае его мысли идентичны положениям Ивана Лукьяновича и полемические удары их обоих направлены в одну и ту же сторону. Таковы созвучия славянофильского и нашего мышления. Но есть и разногласии, а с тем же Хомяковым даже очень значительные, прежде всего в его взгляде на крестьянскую общину. А. С. Хомяков – ярый её сторонник и поборник. В своём проекте освобождения крестьян с землёй, сыгравшем крупную роль при проведении закона 19-го февраля 1861 г., он категорически настаивает на общинном землевладении. Эта ошибка А. С. Хомякова вызвана смешением им религиозных представлений с требованиями экономики. Чисто религиозный тезис соборности, духовного единства совокупно верующих и любящих перенесён им в материальную плоскость землевладения и агрикультуры. А. С. Хомяков был человеком своего века и романтизм, как протест против рационального мышления предыдущего XVIII века был ему далеко не чужд. Романтически патриархально подошёл он и к освобождению крестьянства и к связанным с ним экономическим проблемам. Романтически безмятежно представлял он себе и будущее России. Он не допускал возможности революции в русской среде, идеализируя эту среду и считая все виды и все формы революции безусловно отрицательным явлением, историческими преступлениями. Такова была русская почва тогда, и ошибки Хомякова вполне понятны. Но теперь эта почва столь густо полита народною кровью, что цветы романтизма не могут уже произрастать на ней, и сколь они ни привлекательны, мы все же им чужды и, следовательно, не можем стать прямыми продолжателями славянофилов, хотя и мы, как и они, всецело базируемся на русско-российской почве, только на ней. Идеализация крестьянской общины славянофилами принесла России не только экономический вред. Их концепции послужили также отправной точкой для идеологии «народников», образовавших в дальнейшем партию социалистов-революционеров, цареубийц-террористов, сумевших пользуясь демагогическими лозунгами, завоевать симпатии значительной части русского крестьянства и тем расчистить путь к утверждению колхозного рабства. Вот к чему приводят порой романтические бредни и отрыв кабинетных теорий от реальных фактов, о чём не раз предостерегал и друзей и врагов И. Л. Солоневич. Созвучия в учении этих двух мыслителей, двух смежных веков породили сходность их жизненных судеб, отношений к ним современников. И А. С. Хомяков и И. Л. Солоневич при жизни подвергались ожесточённым нападкам и «справа» и «слева». Несмотря на то, что в основу своего исторического мышления Хомяков клал лозунги, провозглашённые государственной властью: православие, самодержавие и народность, он всё же казался опасным средостению в силу именно своей веры в русский народ, в его исторический разум, в его государственный инстинкт, что было сочтено вольномыслием. Ещё большим репрессиям подвергался он, как первый мiрянин-богослов, со стороны синодальной Церкви. Несмотря на полную верность православию в своем учении о Церкви, несмотря на пламенность его полемической защиты православия против католиков и лютеран, А. С. Хомяков не смог выпустить своих богословских сочинений в России, и принуждён был напечатать их в Париже на французском языке даже при одобрении их, высказанном открыто Императором Николаем I. Эти его труды были значительно позже переведены на русский язык его последователями Ю. Самариным и Гиляровым, но вместе с тем они оказали огромное влияние на всё дальнейшее развитие русской православной мысли, вызвав живые отклики в творчестве Достоевского, Лескова, Тютчева и в религиозной философии русского православия. Таковы были нападки на Хомякова «справа», а «слева» он был ошельмован клеймами реакционера, мракобеса, на которые не скупились его «прогрессивные» современники-западники. Но силу его слова, его таланта, его пламенность и искреннюю веру признавали даже они, что засвидетельствовано их главой Герценом в «Былом и думах». Не такова ли судьба Ивана Лукьяновича? Но были ли славянофилы вообще и А. С. Хомяков в частности реакционны применительно к своей эпохе? Ни в какой мере, можем смело утверждать мы теперь. А. С. Хомяков был автором одного из наиболее либеральных проектов освобождения крестьян с землёй. Он был также сторонником дарования России того времени всех гражданских свобод, какими обладала современная ему Англия. Английскому общественному строю он явно симпатизировал, находя созвучие себе в торизме. В русской православной Церкви он не только видел полное раскрепощение духа, но требовал сочетания в ней религиозной мысли учителей-иерархов с мнением мiрян, свободного исследования и уразумения истин слова Христова, гармонии творческой любви, обобщая всё это в понятии соборности. Не к тому ли стремимся теперь и мы, следуя пути, указанному И. Л. Солоневичем? Таковы в основном точки нашей близости к славянофильству и наших отличий от них. Истоки этих различий лежат во времени, в разнице их эпохи от нашей. Корни общности глубоко уходят и тесно сплетаются в одной и той же вырастившей и их и нас почве. Эта почва – Россия, её историческая государственность, её своеобразная, неповторимая, немыслимая на Западе и не подлежащая его измерениям общественность. Но славянофилы при всей их подлинной, глубокой связи с русской почвой были всё же просвещенными барами, лучшими из дворян своей блестящей эпохи, мы же – сермяжные ратники, напористые мужики, тягло нашего проклятого безвременья.

(«Наша страна», Буэнос-Айрес, 19 июня 1954 г., № 231, с. 1–2.)

Роман Раскольников