РОССИЯ — ЕВРАЗИЯ, СРЕДИННАЯ ЗЕМЛЯ — П.Н. САВИЦКИЙ

Петр Николаевич Савицкий (1895—1968 гг.) — один  из русских мыслителей, которого можно назвать геополитиком в полном смысле этого слова. Он родился на Черниговщине в дворянской  семье. Окончил Петроградский политехнический институт по специальности экономист – географ. Знание иностранных языков и компетентность в области международных отношений способствовали тому, что уже в раннем возрасте  он занимает в Русской миссии в Норвегии должность секретаря – посланника.

Савицкий был умеренным национально ориентированным либералом, учеником В. Вернадского и П. Струве. До первой мировой воины  близок кадетам. Он не принимает Октябрьскую революцию и становится на сторону белых. В правительстве Врангеля занимает важную должность – первого помощника-секретаря Петра Струве, в то время министра иностранных дел.  После революции эмигрировал в Болгарию, затем переехал в Чехословакию. В 1921 г. вместе с князем Н.С. Трубецким возглавил евразийское движение. После того как советские войска в 1945 г. вошли Прагу, Савицкий был арестован и осужден на десять лет с отбыванием их в лагерях. В одном из них он познакомился с Львом Гумилевым – сыном поэта Николая Гумилева и Анны Ахматовой,  который стал его учеником. После реабилитации в 1956 г. Савицкий вернулся в Прагу, где скончался спустя 12 лет.

Мировоззрение Савицкого так же, как и большинства других евразийцев складывалось под влиянием трудов славянофилов, Данилевского, но особенно Леонтьева. Можно сказать, что это была разновидность революционного славянофильства, сопряженного с центральной идеей – особости исторической идентичности великороссов, которая не сводилась ни к религиозной, ни к этнической славянской сущности. В этом аспекте они были более всего близки к Константину Леонтьеву, сформулировавшему важнейший тезис — “славянство есть, славизма нет”, т.е. “этническая и лингвистическая близость славянских народов не является достаточным основанием, чтобы говорить об их культурном и характерном единстве”.

По набору излюбленных тем и концепций евразийское движение стремилось сочетать верность истокам с творческим порывом в будущее, укоренённость в русской национальной традиции с социальным модернизмом, техническим прогрессом и политикой нетрадиционных форм. На этом  основано и осторожно позитивное отношение   евразийцев к  советскому государству и к Октябрьской революции 1917 г. Симпатии к Советам были характерны не только для откровенно просоветского крыла евразийцев (например, парижского кружка, издававшего газету “Евразия”), с которым Савицкий официально порвал все отношения), но и для самых умеренных,  даже консервативных.

Основная идея Савицкого состоит в том, что Россия представляет собой особое цивилизационное образование, определяемое через такое качество, как “срединность”. Одна из его статей под названием “Географические и геополитические основы евразийства” (1933 г.)  начинается такими словами: «Россия имеет гораздо больше оснований, чем Китай, на­зываться «Срединным Государством»[1].

Если “срединность” Германии ограничивается европейским контекстом, а сама Европа есть лишь “западный мыс” Евразии, то Россия занимает центральную позицию в рамках всего континента. Для Савицкого “срединность” России является основой ее исторической идентичности:  она не часть Европы и не продолжение Азии. Она — самостоятельный мир, самостоятельная и особая духовно-историческая геополитическая реальность, которую автор называет Евразией. У него это понятие обозначает не материк и не континент, а идею, отраженную в русском пространстве и русской культуре, историческую парадигму, т.е. особую цивилизацию.

«Природа евразийского мира, — говорит он, —  минимально благоприятна для разного рода  «сепаратизмов» – будь то политических, культурных или экономических. «Мозаически-дробное» строение Европы и Азии содействует возникновению небольших  замкнутых, обособленных мирков. Здесь есть материальные предпосылки для существования малых государств, особых для каждого города или провинции культурных укладов, экономических областей, обладающих большим хозяйственным разнообразием на узком пространстве. Совсем иное дело в Евразии. Широко выкроенная сфера «флагоподобного» расположения зон не содействует ничему подобному. Бесконечные равнины приучают к широте горизонта, к размаху геополитических комбинаций…

Срединная земля

Природа Евразии в гораздо большей степени подсказывает людям необходимость политического, культурного и экономического объединения, чем мы наблюдаем то в Европе и Азии. Недаром именно в рамах евразийских  степей и пустынь существовал такой «унифицированный» во многих отношения уклад, как быт кочевников – на всём пространстве его бытования: от Венгрии до Маньчжурии и на всём протяжении истории – от скифов до современных монголов. Недаром на просторах Евразии рождались такие великие объединительные попытки, как скифская, гуннская, монгольская (Х11-Х1Увв.) и др.»[2]

Россию Савицкий понимает геополитически, т.е. не как национальное государство, а как особый тип цивилизации, сложившейся на основе нескольких составляющих — арийско-славянской культуры, тюркского кочевничества, православных традиций. Все вместе и создает некое уникальное, “срединное” образование, которое представляет собой синтез мировой истории.

«Недаром над Евразией веет дух своеобразного «братства народов», имеющий свои корни в вековых соприкосновениях и культурных слияниях народов различнейших рас – от германской (крымские готы) и славянской до тунгусско-маньчжурской, через звенья финских, турецких, монгольских народов. Это «братство народов» выражается в том, что здесь нет противоположения «высших» и «низших» рас, что взаимные притяжения здесь сильнее, чем отталкивания, что здесь легко просыпается «воля к общему делу». История Евразии, от первых своих глав до последних, есть сплошное тому доказательство. Эти традиции и восприняла Россия в своём историческом деле».[3]

Савицкий с русского полюса выдвигает концепцию, строго тождественную геополитической картине Макиндера. Только абстрактные “разбойники суши” или “центростремительные импульсы, исходящие из географической оси истории”, приобретают у него четко выделенный абрис русской культуры, русской истории, русской государственности, русской территории. Если Макиндер считает, что из пустынь Хартленда исходит механический толчок, заставляющий береговые зоны (“внутренний полумесяц”) творить культуру и историю, то, по утверждению, Савицкого, Россия–Евразия (Хартленд Макиндера) – это синтез мировой культуры и мировой истории, развернутый в пространстве и времени, причем природа России соучаствует в ее культуре.

«Евразия и раньше играла объединительную роль в Старом Свете. Современная Россия, воспринимая эту традицию, должна решительно и бесповоротно отказаться от прежних методов объединения, принадлежащих изжитой и преодолённой эпохе, — методов насилия и войны. В современный период дело идёт о путях культурного творчества, о вдохновении, озарении, сотрудничестве…. Евразийское «месторазвитие», по основным свойствам своим, приучает к общему делу. Назначение евразийских народов – своим примером увлечь на эти пути также другие народы мира. И тогда могут оказаться полезными для вселенского дела и те связи этнографического родства, которыми ряд евразийских народов сопряжён с некоторыми внеевразийскими нациями: индоевропейские связи русских, переднеазиатские и иранские отношения евразийских турок, те точки соприкосновения, которые имеются между евразийскими монголами и народами Восточной Азии. Все они могут пойти на пользу в деле строения новой, органической культуры, хотя и Старого, но всё ещё (верим) молодого, но чреватого большим будущим Света».[4]

Савицкий великороссов считает не просто ответвлением восточных славян, но особым имперским этническим образованием, в котором сочетаются славянский и тюркский субстраты. Этот момент выводит его на другую важную тему — тему Турана.

Обращение к Турану в качестве позитивной ориентации стало скандальной темой для многих русских националистов. Так, Савицкий косвенно оправдывал монголо-татарское иго, благодаря которому “Россия обрела свою геополитическую самостоятельность и сохранила свою духовную независимость от агрессивного романо-германского мира”. Такое отношение к тюркскому миру позволяет, по мнению автора резко отделить Россию–Евразию от Европы и ее судьбы, обосновать этническую уникальность русских.

«С геополитической точки зрения является незыблемо обоснованным то введение истории Золотой Орды в рамки русской истории, которое производит Г.В. Вернадский. Даже элементарное изложение русской истории должно отныне знакомить с образами тех царей и тех темников, в деятельности которых выразились в своё время геополитические и хозяйственные тяготения, приведшие в Новое время к созданию великого Русского государства и в настоящее время являющиеся основой существования СССР. Имена этих царей и темников должны явиться одним из символов трактовки евразийских низменностей-равнин и прилегающих к ним стран, как «связной площади», как геополитического единства. Не нужно забывать, что и в смысле экономическом золотоордынская власть имела дело с (применительно к условия того времени) использованием хозяйственных ресурсов тех самых территорий, которые в настоящее время являются поприщем экономической деятельности России-Евразии».[5]

“Без татарщины не было бы России” — этот тезис из статьи Савицкого “Степь и оседлость” был ключевой формулой евразийства. Отсюда следовал прямой переход автора к чисто геополитическому утверждению: “…на пространстве всемирной истории западноевропейскому ощущению моря как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента; между тем в русских “землепроходцах”, в размахе русских завоевании и освоении тот же дух, то же ощущение континента”.[6]

 Русь и «татары» — суперэтническое единство

Более того, Савицкий  преодолевает географию и выходит в сферу духовности, в религиозно – культурное пространство.  «Да и само татарское иго, способствовавшее государственной организации России, прививавшее или раскрывавшее дремавшие дотоле навыки, было в то же время горнилом, в котором ковалось русское  духовное своеобразие. Стержень последнего – русское благочестие. И вот благочестие это – такое, какое оно есть, и такое, каким оно питало и питает русскую духовную жизнь, — создалось именно во времена «татарщины». В дотатарской Руси – отдельные черты, намёки; в Руси «татарской» — полнота мистического углубления и постижения и её лучшее создание – русская религиозная живопись: весь расцвет последней целиком умещается в рамки «татарского ига!..»  В этом разительном противоположении: своею ролью наказания Божия татары очистили и освятили Русь, своим примером привили ей навык могущества – и в этом противоположении явлен двойственный лик России. Россия – наследница Великих Ханов, продолжательница дела Тимура и Чингиза, объединительница Азии; Россия – часть особого, «окраинно-приморского» мира, носительница углубленной культурной традиции… В ней сочетаются одновременно историческая «осёдлая» и «степная» стихии…»[7].

От частных вопросов развития русской географической науки Савицкий поднимается к более общей постановке – «геософии», осмыслению пограничных теоретических проблем географии и истории. Он соединяет географию с русской историософией, вводит и обосновывает понятие «месторазвития». «Смычка географии с историософией подразумевает наложение на сетку географических признаков сеток признаков исторических, которыми характеризуется  Россия – Евразия как особый исторический мир…Черты духовно-психологического уклада, отличия государственного строя, особенности хозяйственного быта не образуют ли «параллелизмов» сетке географических различений? Установление и анализ таких  «параллелизмов» и является главным предметом геософии в её применении к России –Евразии»[8].

В понятии «месторазвитие» отражается “органицизм” евразийцев, точно соответствующий немецкой “органицистской” школе и резко контрастирующий с прагматизмом англосаксонских геополитиков. В работе “Географический обзор России–Евразии” Савицкий пишет: “Социально-политическая среда и ее территория должны слиться для нас в единое целое, в географический индивидуум, или ландшафт… Необходим синтез. Необходимо умение сразу смотреть на социально-историческую среду и на занятую ею территорию.

Россия–Евразия есть “месторазвитие”, “единое целое”, “географический индивидуум” —  одновременно географический, этнический, хозяйственный, исторический и т.д. и т.п. ландшафт»[9]. Более того, на основе глубокого геоисторического анализа он приходит к выводу, что  Россия–Евразия – это такое “месторазвитие”, которое является интегральной формой существования многих более мелких “месторазвитий”.

Савицкий особо подчёркивает, что утверждение понятия «месторазвития» не равнозначно проповедыванию «географического материализма». «Концепция «месторазвития» сочетаема с признанием множественности форм человеческой истории и жизни, с выделением, наряду с географическим, самобытного и ни к чему иному не сводимого духовного начала жизни… Живым ощущением материального не ослабляется, но усиливается живое чувствование духовных принципов жизни…»[10].

Через введение понятия “месторазвитие” евразийцы уходили, таким образом,  от позитивистской необходимости аналитически расщеплять исторические феномены, раскладывая их на механические системы  применительно не только к природным, но и к культурным явлениям. Апелляция к “месторазвитию”, к “географическому индивидууму” позволяла  избежать слишком конкретных рецептов относительно национальных, расовых, религиозных, культурных, языковых и идеологических проблем. Тем самым интуитивно ощущаемое всеми жителями “географической оси истории” геополитическое единство обретало новый язык, “синтетический”, не сводимый к неадекватным, фрагментарным, аналитическим концепциям западного рационализма. В этом плане Савицкий проявляет себя как преемник русской интеллектуальной традиции, всегда тяготевшей к осмыслению “цельности”, “соборности”, “всеединства” и т.д.

Важным компонентом евразийской теории Савицкого является принцип “идеократии”, полностью сохраняющий свою актуальность и для России начала ХХ1 века. «В обстановке, в которую мы попали, может быть плодотворным только то историческое действие, которое подхватят и поддержат крылья огромной исторической идеи… Эта идея должна быть именно огромной, всесторонней и положительной; в размахе и упоре соравной и превосходящей историческую идею коммунизма…Если будет идея, будут и личности.»[11].

В работе «Подданство идеи» автор показывает, что историческая личность создаётся в обстановке и при посредстве исторической идеи, что крупные сами по себе личности некоторых вождей белых армий пали в ничтожество, ибо их не выносили вверх крылья вдохновенной исторической идеи; и наоборот – на упоре сатанинской и злой, но огромной идеи коммунизма даже ничтожества подняты до роли крупных исторических фигур. Прежде чем говорить о личности, нужно говорить об идее, — заключает он.

Анализируя эволюцию идеи, Савицкий констатирует: «В полной мере идея никогда не осуществляется в жизни; она всегда возносит с собой ей, в существе, чуждый груз; но идея даёт толчок и движение – и крылья её явственно различимы, какой бы груз она ни возносила с собой…»[12].

Икона Москва – Третий Рим

Для России он выделяет ряд особых причин, по которым исторически действенной может оказаться только идея чрезвычайно широкого размаха. «Мысль о мировом призвании России восходит к ХУ веку. В различных формах и видоизменениях она держалась в последующие века. В Х1Х веке она получила новое развитие в русской философской и историософской литературе. Царская Москва и императорская Россия, подходя к осуществлению русского мирового призвания, проводили его методами и в формах национального государства. Но и в явлении коммунизма, эмпирическая сущность которого в гораздо большей степени сводится к разрушению, чем к возвеличиванию России, всё-таки, помимо воли вождей и наперекор их решениям, явлена в искажённом и обезображенном виде мысль о русском мировом призвании; явлена притом в размахах, дотоле неслыханных.  Нет сомнения, что коммунизм преходит и прейдёт. Но возрождённая национальная Россия должна в полной мере сохранить в положительном виде то мировое чувство, которое в извращённой форме запечатлено в коммунизме…»[13].

В стратегической перспективе «Положительные задачи русского духовного делания вырисовываются как задачи воплощения и рощения русского национализма». В этой русской национальной работе, — предупреждает Савицкий, — не нужно бояться упрёков в национальной узости и эгоизме. Без того, что называют «эгоизмом» и «узостью», не прийти к возможностям широты и жертвы. Отличие русского национализма от многих других «национализмов» состоит в том, что он имеет два основных слоя: слой прикладнический и слой вселенский. Будем, — призывает он, — строить град земной, ибо Бог даровал нам просторы и материалы и мы должны его строить, но в душе своей будем носить Град Небесный.[14]

Савицкий пророчески предупреждал: «Трудность дела духовного восстановления мира заключается в том, что в этом деле Россия, весьма вероятно, может рассчитывать почти исключительно на свои собственные силы; тот мир, с которым Россия в последние годы наиболее близко общалась, мир культуры западноевропейской, ей в этом не поможет или поможет мало;…Россия должна решиться одна идти в поиски и путь, одна взять на плечи бремя немалого дела: творения (в отечестве и рассеянии) «эпохи органической» посреди «эпохи критической»…

Россия должна освободить мир от рабства пред новейшим романо-германским шаблоном. Это освобождение есть, прежде всего, духовная проблема. И потому, формулируя задание, следует всячески подчеркнуть, что дело идёт именно о духовной сущности, а никак не о явлениях вроде науки и техники… ниспровержению подлежат романо-германское отношение к науке и технике, затем – кичливая уверенность, что романо-германская цивилизация есть венец творения и завершение «прогресса». Более же всего должно быть изжито охватившее Европу и Россию обеспложивание духовной и веростной жизни, проистекшее из утраты  живого и действенного чувства…»[15].

Он полагает, что евразийское государство должно строиться, отталкиваясь от изначального духовного импульса, сверху вниз. А, следовательно, вся его структура должна созидаться в согласии с априорной Идеей. «Идея должна заменить нам государство, средоточие и вождя до тех пор, пока наши государство, средоточие и вождь не будут реально созданы, сделаны идеей… Для тех, кто мыслит Россию как мир новый, как мир построяемый на основе напряжённого православно-духовного творчества и широчайшего культурно-национального и государственно-созидающего размаха, — для тех единственно возможным подданством является в настоящую минуту  подданство идеи. Ранее и первее того, чем поставить над собой правителей, лиц и учреждения, мы должны провозгласить и поставить Идею-Правительницу…»[16].

Итак, “идеократия — термин, который объединяет все формы недемократического, нелиберального правления, основанного на нематериалистических и неутилитаристских мотивациях. Причем Савицкий сознательно избегает уточнения этого понятия, которое может воплощаться и в теократическую соборность, и в народную монархию, и в национальную диктатуру, и в партийное государство советского типа. Такая широта термина соответствует чисто геополитическим горизонтам евразийства, которые охватывают огромные исторические и географические объемы.

Очевидно, что идеократия прямо противоположна прагматико-коммерческому подходу, доминировавшему в доктринах Макиндера, Мэхэна и Спикмена. Таким образом, русские евразийцы довели до окончательной ясности идеологические термины, в которых проявлялось историческое противостояние Моря и Суши. Море — это либеральная демократия, торговый строй, прагматизм, а Суша — идеократия (всех разновидностей), “иерархическое правление”, доминирование религиозного идеала.

В развитии геополитики как науки роль Петра Савицкого и, в самом широком смысле русского евразийства огромна. Симптоматично, как мало внимания уделяется этому направлению в западных учебниках. В лице Савицкого Россия имеет совершенно сознательного, ответственного и компетентного геополитика, который полноценно и обоснованно выражал позицию Хартленда, причем отталкивался он от наиболее глубинных — русских его областей.

Сравнение идей русских евразийцев с теориями немецких геополитиков-континенталистов (Хаусхофер, Шмитт и др.), которые также пытались построить собственную геополитическую теорию как антитезу стратегии “Морской Силы”, показывает, что у немцев в этом направлении пройдена лишь половина пути, а у русских (в первую очередь, у Савицкого) мы имеем дело с законченной и полноценной картиной мира.

Советская реальность в геополитическом смысле во многом совпадала с концепциями Данилевского, Леонтьева, Савицкого и других евразийцев, хотя об их прямом влиянии на руководство СССР достоверных данных нет. Во многом близкие к евразийцам сменовеховцы и национал-большевики, особенно Николай Устрялов, явно влияли на большевиков, особенно на Сталина, хотя никогда не занимали высоких постов и часто оканчивали свою жизнь в лагерях. Часть евразийцев (например, Эфрон, Карсавин и другие) открыто сотрудничала с СССР, но благодарности так и не получила. Однако анализ советской внешней политики  вплоть до начала перестройки приводит к выводу, что она постоянно следовала именно евразийскому курсу, никогда не заявляя об этом открыто.

И здесь можно лишь предположить, что объективный русский геополитический многотысячелетний тренд вынуждал Советское правительство делать по инерции те шаги, что должно было бы делать сознательное континентальное государство  Русь – Россия – Евразия.

---