ГЕОПОЛИТИКА КОНТИНЕНТАЛЬНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ.

 

Чтобы более рельефно увидеть стратагемы и технологии «западной» геополитики, сложившиеся на сегодняшний день, которые частично или полностью противополагаются сущности и содержанию русской геополитики, представляется необходимым дать краткий обзор основных геополитических школ.  По существу, геополитические идеологемы континентальной и морской цивилизаций, неважно осознавали это сами авторы или нет,   являются около научными превращёнными формами заказного политического дискурса, который навязывает онтологический оппонент – «геополитический враг».  Эта научная и политическая полемика, особенно в её англосаксонском варианте, как уже говорилось, призвана быть операцией прикрытия реального естественно-исторического многотысячелетнего геополитического противоборства.

Рассматривая данные учения в рамках схемы «Друг – Враг», неизбежно приходится отдавать дань «политкорректности» и «толерантности», что всегда наносит ущерб научной истине. Постулировать, что понятия «Геополитический Друг» и «Геополитический Враг» (термины Шмитта) не имеют моральной нагрузки и могут переноситься на различные объекты, означает игнорирование реальной действительности и уход от адекватной оценки исторической фактологии.

Высокий уровень геополитических отношений предполагает как научно-исследовательское разделение, так и органичный синтез с другими уровнями более низкого порядка. К таковым можно отнести групповые социально-национально-психологические, межличностные и другие отношения. В сущности, речь идёт о совокупности внешних и внутренних государственных, социальных, этнических, расовых, информационных, культурных, религиозных образований, стоящих на позициях добра или зла.
Поэтому конгломерат «западных» геополитических учений можно рассматривать в рамках схемы «Друг – Враг», однако всегда надо понимать, что конкретно-исторически это противостояние «Суперэтнос Белой Расы – глобальный духовно-расовый противник».

Западная классическая геополитика континентальной цивилизации формировалась в основном немцами Фридрихом Ратцелем, Карлом Хаусхофером, Карлом Шмиттом, Фридрихом Науманном, а также  шведом Рудольфом Челленом.

Фридриха Ратцеля (1844 — 1904) можно считать «отцом» геополити­ки, хотя сам он этого термина в своих трудах не использовал. Он пи­сал о «политической географии». Его главный труд, увидевший свет в 1897 году так и называется «Politische Geographie».

Ратцель окончил Политехнический университет в Карлсруе, где он слушал курсы геологии, палеонтологии и зоологии. Завершил он свое образование в Хайдельберге, где стал учеником профессора Эрнста Геккеля. Мировоззрение Ратцеля было основано на эволюционизме и дарвинизме и окрашено ярко выраженным интересом к биологии.

Ратцель участвует в войне 1870 года, куда оправляется доброволь­цем и получает Железный Крест за храбрость. В политике он посте­пенно становится убежденным националистом, а в 1890 году вступает в «Пангерманистскую лигу» Карла Петерса.

В 1876 году Ратцель защищает диссертацию об «Эмиграции в Ки­тае», а в 1882 в Штутгарте выходит его фундаментальный труд «Антропогеография» («Antropogeographie»), в котором он формулирует свои основные идеи: связь эволюции народов и демографии с географиче­скими данными, влияние рельефа местности на культурное и полити­ческое становление народов и т.д. Но основной его книгой была «Политическая география».

В этой работе Ратцель показывает, что почва является основопола­гающей, неизменной данностью, вокруг которой вращаются интересы народов. Движение истории предопределено почвой и территорией. Да­лее следует эволюционистский вывод о том, что «государство является живым организмом», но организмом «укорененным в почве». Государст­во складывается из территориального рельефа и масштаба и из их ос­мысления народом. Таким образом, в Государстве отражается объектив­ная географическая данность и субъективное общенациональное осмыс­ление этой данности, выраженное в политике.

«Нормальным» Государ­ством Ратцель считает такое, которое наиболее органично сочетает гео­графические, демографические и этнокультурные параметры нации. Он пишет:»Государства на всех стадиях своего развития рассматриваются как орга­низмы, которые с необходимостью сохраняют связь со своей почвой и по­этому должны изучаться с географической точки зрения. Как показывают этнография и история, государства развиваются на пространственной базе, все более и более сопрягаясь и сливаясь с ней, извлекая из нее все больше и больше энергии. Таким образом, государства оказываются пространствен­ными явлениями, управляемыми и оживляемыми этим пространством; и опи­сывать, сравнивать, измерять их должна география. Государства вписыва­ются в серию явлений экспансии Жизни, являясь высшей точкой этих явлений».

Из такого «органицистского» подхода ясно видно, что пространствен­ная экспансия государства понимается Ратцелем как естественный жи­вой процесс, подобный росту живых организмов.[1]

Фридрих Ратцель. Народоведение.

Важнейшее теоретическое достижение Ратцеля — введение в политический обиход термина «пространство» (Raum). Он считал, что пространство — фундаментальное понятие, управляющее обществен­ными отношениями. Государство тогда успешно развивается, когда его политические деятели и его население  обладают чувством простран­ства.  Вот некоторые высказывания относительно важности пространства: “В драме власти люди герои до тех пор пока думают с позиций про­странства. Как только перестают обращать внимание на фактор про­странства, они входят в тень», «Пространство управляет человечес­кой историей», «Пространство  — решающий           фактор в мировой политике», «Обширные пространства сохраняют жизнь”, “Широкомасштабные измене­ния гораздо легче можно провести на обширных территориях, а  не на маленьких…”

“Пространство” переходит из количест­венной материальной категории в новое качество, становясь «жизнен­ной сферой», «жизненным пространством», некоей «геобиосредой». Отсюда вытекают два других важных термина Ратцеля «пространственный смысл” и «жизненная энергия».  Эти термины близки друг к другу и обозначают некое особое качество, присущее географическим системам и предопределяю­щее их политическое оформление в истории народов и государств.

Все эти тезисы являются основополагающими принципами геопо­литики, в той форме, в которой она разовьется несколько позднее у последователей Ратцеля. Более того, отношение к государству как к «живому пространственному, укорененному в почве организму» есть главная мысль и ось геополитической методики. Такой подход ориен­тирован на синтетическое исследование всего комплекса явлений, не­зависимо от того, принадлежат ли они человеческой или нечеловече­ской сфере. Пространство как конкретное выражение природы, окру­жающей среды, рассматривается как непрерывное жизненное тело эт­носа, это пространство населяющего. В этом смысле Ратцель является прямым наследником всей школы немецкой «органической» социологии.

Какими Ратцель видел соотношения этноса и пространства видно из следующего фрагмента «Политической географии»: «Государство складывается как организм, привязанный к определенной части поверхности земли, а его характеристики развиваются из характеристик народа и почвы. Наиболее важными характеристиками являются размеры,  местоположение и границы. Далее следует типы почвы вместе с растительностью, ирригация и, наконец, соотношения с остальными конгломератами   земной поверхности, и в первую очередь, с прилегающими морями и незаселенными землями, которые, на первый взгляд, не представляют особого политического интереса. Совокупность всех этих характеристик составляют страну (das Land). Но когда говорят о “нашей стране”, к этому добавляется все то, что человек создал, и все связанные с землей воспоминания. Так изначально чисто географическое понятие превращается в духовную и эмо­циональную связь жителей страны и их истории.

Государство является организмом не только потому, что оно артикулирует жизнь Народа на неподвижной почве, но потому что эта связь взаимоукрепляется становясь чем-то единым, немыслимым без одного из двух состав­ляющих. Необитаемые пространства, неспособное вскормить Государство, это историческое поле под паром. Обитаемое пространство, напротив, спо­собствует развитию государства, особенно, если это пространство окруже­но естественными границами. Если народ чувствует себя на своей террито­рии естественно, он постоянно будет воспроизводить одни и те же характеристики, которые, происходя из почвы, будут вписаны в него».

Отношение к государству как к живому организму предполагало отказ от концепции «нерушимости границ». Государство рождается, растет, умирает, подобно живому существу. Следовательно, его про­странственное расширение и сжатие являются естественными процес­сами, связанными с его внутренним жизненным циклом. Ратцель в своей книге «О законах пространственного роста Государств» (1901) выде­лил семь законов экспансии:

1) Протяженность Государств увеличивается по мере развития их культуры;

2) Пространственный рост Государства сопровождается иными проявлениями его развития: в сферах идеологии, производства, коммерческой деятельности, мощного «притягательного излучения», прозелитизма.

3) Государство расширяется, поглощая и абсорбируя политические единицы меньшей значимости.

4) Граница — это орган, расположенный на периферии Государства (понятого как организм).

5) Осуществляя свою пространственную экспансию, Государство стремит­ся охватить важнейшие для его развития регионы: побережья, бассейны рек, долины и вообще все богатые территории.

6) Изначальный импульс экспансии приходит извне, так как Государство провоцируется на расширение государством (или территорией) с явно низ­шей цивилизацией.

7) Общая тенденция к ассимиляции или абсорбции более слабых наций под­талкивает к еще большему увеличению территорий в движении, которое подпитывает само себя.

Многие критики упрекали Ратцеля в том, что он написал «Катехизис для империалистов». При этом сам Ратцель от­нюдь не стремился любыми путями оправдать немецкий империализм, хотя и не скрывал, что придерживался националистических убежде­ний. Для него было важно создать концептуальный инструмент для адекватного осознания истории государств и народов в их отношении с пространством. На практике же он стремился пробудить “Raumsinn” («чувство пространства”) у вождей Германии, для которых чаще всего географические данные сухой академической науки представлялись чис­той абстракцией.

На Ратцеля в значительной степени повлияло знакомство с Север­ной Америкой, которую он хорошо изучил и которой посвятил две кни­ги: «Карты североамериканских городов и цивилизации» (1874) и «Со­единенные Штаты Северной Америки» (1878 — 1880). Он заметил, что «чувство пространства» у американцев развито в высшей степени, так как они были поставлены перед задачей освоения «пустых» про­странств, имея за плечами значительный «политико-географический” опыт европейской истории. Ратцель дает первые формулировки другой важной геополитической концепции — концепции «мировой державы» (Weltmacht). Он заметил, что у больших стран в их развитии есть тенденция к максимальной географической экспансии, выходящей постепенно на планетарный уровень. Следовательно, рано или поздно географическое развитие должно подойти к своей континентальной фазе.

Применяя этот принцип, выведенный из американского опыта поли­тического и стратегического объединения континентальных про­странств, к Германии, Ратцель предрекал ей судьбу континентальной державы.

Предвосхитил он и другую важнейшую тему геополитики — значе­ние моря для развития цивилизации. В книге «Море, источник могущества народов» (1900) он указал на необходимость каждой мощ­ной державы особенно развивать свои военно-морские силы, так как этого требует планетарный масштаб полноценной экспансии. То, что некоторые народы и государства (Англия, Испания, Голландия и т.д.) осуществляли спонтанно, сухопутные державы (Ратцель, естественно, имел в виду Германию) должны делать осмысленно: развитие флота является необходимым условием для приближения к статусу «миро­вой державы”.

Море и “мировая держава» у Ратцеля уже связаны, хотя лишь у позднейших геополитиков (Мэхэн, Маккиндер, Хаусхофер, особенно Шмитт) эта тема приобретет законченность и центральность.

Труды Ратцеля являются необходимой базой для всех геополитиче­ских исследований. В свернутом виде в его работах содержатся прак­тически все основные тезисы, которые лягут в основу этой науки. На книгах Ратцеля основывали свои концепции швед Челлен и немец Ха­усхофер. Его идеи учитывали француз Видаль де ля Блаш, англичанин Макиндер, американец Мэхэн и русские евразийцы (П.Савицкий. Л.Гу­милев и т.д.).

Надо отметить, что политические симпатии Ратцеля не случайны. Практически все геополитики были отмечены ярко выраженным на­циональным чувством, независимо от того, облекалось ли оно в демо­кратические (англосаксонские геополитики Макиндер. Мэхэн) или «идеократические» (Хаусхофер, Шмитт, евразийцы) формы.

Первым употребил понятие «геополитика» швед Рудольф Челлен (1864-1922). Челлен был профессором истории и политических наук в универси­тетах Упсалы и Гетеборга. Кроме того, он активно участвовал в поли­тике, являлся членом парламента, отличаясь подчеркнутой германо­фильской ориентацией. Челлен не был профессиональным географом и рассматривал геополитику, основы которой он развил, отталкиваясь от работ Ратцеля (он считал его своим учителем), как часть политологии. Геополитику Челлен определил следующим образом:

«Это — наука о Государстве как географическом организме, воплощенном в      пространстве».

В отличие от других неологизмов, предложенных Челленом /экополитика, демополитика, социополитика, кратополитика/ термин “геопо­литика» прочно утвердился в самых различых сферах.

В своем основном труде «Государство как форма жизни» (1916) Челлен развил постулаты, заложенные в труде Ратцеля. Челлен, как и Ратцель, считал себя последователем немецкого «органицизма», отвер­гающего механицистский подход к государству и обществу. Отказ от строгого деления предметов изучения на «неодушевленные объек­ты» (фон) и «человеческие субъекты» (деятели) является отли­чительной чертой большинства геополитиков. В этом смысле пока­зательно само название основного труда Челлена.

Челлен развил геополитические принципы Ратцеля применительно к конкретной исторической ситуации в современной ему Европе. Он довел до логического конца его идеи о «континентальном государстве» применительно к Германии. И показал, что в контексте Европы Германия является тем пространством, которое обладает осе­вым динамизмом и которое призвано структурировать вокруг себя ос­тальные европейские державы. Первую мировую войну Челлен интер­претировал как естественный геополитический конфликт, возникший между динамической экспансией Германии («страны Оси») и противо­действующими ей периферийными европейскими (и внеевропейскими) государствами (Антанта). Различие в геополитической динамике рос­та — нисходящей для Франции и Англии и восходящей для Германии — предопределили основной расклад сил. При этом, с его точки зре­ния геополитическое отождествление Германии с Европой неизбежно и неотвратимо, несмотря на временное поражение в Первой мировой войне. Челлен закрепил намеченную Ратцелем геополитическую максиму —  интересы Германии противоположны интересам западноевропейских держав (особенно Франции и Англии). Но Гер­мания государство “юное», а немцы — “юный народ”. “Юные” немцы, вдохновлен­ные “среднеевропейским пространством”, должны двигаться к кон­тинентальному государству планетарного масштаба за счет террито­рий контролируемых “старыми народами» — французами и англичанами. При этом идеологический аспект геополитического противостоя­ния считался Челленом второстепенным.

Хотя Челлен был сам шведом и настаивал на сближении шведской политики с германской, его геополитические представления о самостоятельном интегрирующем значении германского пространства точно совпадают с теорией “Средней Европы” (Mitteleuropa), развитой Фридрихом Науманном.

В своей книге “Mitteleuropa” (1915) Науманн дал геополитический диагноз, тождественный концепции Рудольфа Челлена. С его точки зрения, для того, чтобы выдержать конкуренцию с такими организованными геополитическими образованиями как Англия (и ее колонии), США и Россия, народы, населяющие Центральную Европу должны объединиться и организовать новое интегрированное политико-экономическое пространство. Осью такого пространства будут, естественно, немцы.

Mitteleuropa а отличие от чистых “пангерманистских” проектов была уже не национальным, но сугубо геополитическим понятием, в котором основное значение уделялось не этническому единству, а общности географической судьбы. Проект Науманна подразумевал интеграцию Германии, Австрии, придунайских государств и, в далекой перспективе, Франции.

Геополитический проект подтверждается и культурными параллелями. Сама Германия как органическое образование отождествлялась с духовным понятием “Mittellage”, “срединное положение”. Это еще в 1818 г. сформулировал Арндт: “Бог поместил нас в центре Европы; мы (немцы) — сердце нашей части света”.

Через Челлена и Науманна “континентальные” идеи Ратцеля постепенно приобретали осязаемые черты.

Основателем и  высшим авторитетом германской геополитики являлся Карл Хаусхофер (1869-1946), утверждавший: “Геополитика подготавливает инструменты для политического действия и директивы для политической жизни в целом».

Карл Хаусхофер родился в Мюнхене в профессорской семье. Он решил стать профессиональным военным и прослужил в армии офице­ром более двадцати лет. В 1908 — 1910 годах он служил в Японии и Манчжурии в качестве германского военного атташе. Здесь он позна­комился с семьей японского императора и с высшей аристократией. Здесь же он наблюдал геополитику в действии. Его поразило, что Япония к концу первого десятилетия ХХ века     удвоила свою территорию за счёт колониальных захватов, но сделала это достаточно тихо и без сопротивления со стороны других  могущественных держав. Таким образом, японские политики отвечали практическими действиями на главный интересовавший Хаусхофера вопрос “Как, каким образом страна может расти до наибольших возможных пределов своего жизнен­ного пространства?”

Вернувшись на родину в Мюнхен, бригадный генерал Карл Хаусхофер поставил своей задачей  создать германскую школу геополитики, адекватную стоящим перед Германией задачам. Нация должно «думать геополитически”, национальные лидеры должны “действовать геополитически”.

В 1919 году Хаусхофер становится  профессором географии Мюнхенского университета. В 1924 году он основывает «Геополитичес­кий журнал”. На протяжении 20-х годов он ездит по всей Германии и пропагандирует идею расширения жизненного пространства для немцев. Его концепция истории выглядит как постоянная борьба между морски­ми и континентальными державами.

Как известно, дружеское отношения связывали Макиндера и Керзона, Мэхэма и Т.Рузвельта. Не являлся исключением и К.Хаусхофер, имя которого теснейшим образом связано с именами Рудольфа Гесса и Адольфа Гитлера. Во время первой мировой войны Р.Гесс был адъютан­том генерала Хаусхофера. В 1923 году после неудачного “пивного путча» Гесс и Гитлер скрывались в Альпах в загородном доме Хаусхофера, а затем, когда они отбывали наказание в тюрьме, Хаусхофер часто навещал их.  Во время долгих бесед Гитлер и познакомился с геополитическими концепциями, а придя к власти, сделал геополитику частью партийной идеологии.

Отношения Хаусхофера с нацизмом были сложными. В некото­рых пунктах его взгляды сближались с взглядами национал-социали­стов, в некоторых — радикально расходились. В зависимости от пе­риодов нацистского правления и от личных отношений менялась и по­зиция Хаусхофера в Третьем Рейхе.

До 1936 года к нему благоволили (особенно сказывалась протекция его младшего друга Гесса), позже началось охлаждение. После полета Гесса в Англию Хаусхофер впал в немилость, а после казни его сына Альбрехта, еврея по матери,  по обвинению в участии в покушении на Гитлера в 1944 сам Хаусхофер считался почти «врагом народа».

Несмотря на подобную двусмысленность его положения он был при­числен союзниками к «видным нацистам». Не выдержав стольких уда­ров судьбы и крушения всех надежд Карл Хаусхофер вместе со своей женой Мартой совершили самоубийство в 1946 году.

Хаусхофер внимательно изучил работы Ратцеля, Челлена, Макиндера, Видаля де ля Блаша, Мэхэна и других геополитиков. Картина планетарного дуализма — «морские силы» против «континентальных сил» или талассократия («власть посредством моря») против теллурократии («власть посредством земли») — явилась для него тем клю­чом, который открывал все тайны международной политики, к которой он был причастен самым прямым образом. Показательно, что тер­мин «Новый Порядок», который активно использовали нацисты, а в наше время в форме «Новый Мировой Порядок» американцы, впервые был употреблен именно в Японии применительно к той геополитиче­ской схеме перераспределения влияний в тихоокеанском регионе, ко­торую предлагали провести в жизнь японские геополитики.

Планетарный дуализм «Морской Силы” и «Сухопутной Силы» ста­вил Германию перед проблемой геополитической самоидентификации. Сторонники национальной идеи, а Хаусхофер принадлежал к их числу, стремились к усилению политической мощи немецко­го государства, что подразумевало индустриальное развитие, культур­ный подъем и геополитическую экспансию. Но само положение Герма­нии в Центре Европы, пространственное и культурное Mittellage, де­лало ее естественным противником западных, морских держав — Анг­лии, Франции, в перспективе США. Сами «талассократические» гео­политики также не скрывали своего отрицательного отношения к Гер­мании и считали ее (наряду с Россией) одним из главных геополитиче­ских противников морского Запада.

В такой ситуации Германии было нелегко рассчитывать на крепкий альянс с державами «внешнего полумесяца», тем более, что у Англии и Франции были к Германии исторические претензии территориально­го порядка. Следовательно, будущее национальной Великой Германии лежало в геополитическом противостоянии Западу и особенно англо­саксонскому миру, с которым Sea Power фактически отождествилась.

На этом анализе основывается вся геополитическая доктрина Кар­ла Хаусхофера и его последователей. Эта доктрина заключается в не­обходимости создания «континентального блока» или оси Берлин-Мо­сква-Токио. В таком блоке не было ничего случайного — это был един­ственный полноценный и адекватный ответ на стратегию противопо­ложного лагеря, который не скрывал, что самой большой опасностью для него было бы создание аналогичного евразийского альянса. Хаус­хофер писал в статье «Континентальный блок»:

«Евразию невозможно задушить, пока два самых крупных ее народа— немцы и русские — всячески стремятся избежать междоусобного конфликта, подобного Крымской войне или 1914 году: это аксиома европейской политики”.[2]

 Там же он цитировал американца Гомера Ли. — «Последний час англосаксонской политики пробьет тогда, когда немцы, русские и японцы соединятся”.

Эту мысль на разные лады Хаусхофер проводил в своих статьях и книгах. Эта линия получила название «ориента­ция на Восток», поскольку предполагала самоидентификацию Герма­нии, ее народа и ее культуры как западного продолжения евразийской, азиатской традиции. Не случайно англичане в период Второй мировой войны уничижительно называли немцев «гуннами». Для геополитиков хаусхоферовской школы это было вполне приемлемым.

В этой связи следует подчеркнуть, что концепция «открытости Востоку» у Хаусхофера совсем не означала «оккупацию славянских  земель». Речь шла о совместном цивилизационном усилии двух континентальных держав, — России и Германии, — которые должны были  бы установить «Новый Евразийский Порядок» и переструктурировать  континентальное пространство Мирового Острова с тем, чтобы полно­стью вывести его из-под влияния «Морской Силы». Расширение немецкого жизненного пространства  планировалось Хаусхофером не за счет колониза­ции русских земель, а за счет освоения гигантских незаселенных ази­атских пространств и реорганизации земель Восточной Европы.

Однако на практике все выглядело не так однозначно. Чисто науч­ная геополитическая логика Хаусхофера, логически приводившая к не­обходимости «континентального блока» с Москвой, сталкивалась с мно­гочисленными тенденциями иного свойства, также присущими немецкому национальному сознанию и сионистскому влиянию. Речь шла о сугубо расистском подходе  к истории, которым был заражен сам Гитлер. Этот подход считал са­мым важным фактором расовую близость, а не географическую или геополитическую специфику. Англосаксонские народы — Англия, США — виделись в таком случае естественными союзниками немцев, так как были им наиболее близки этнически. Славяне же и особенно небе­лые евразийские народы превращались в расовых противников. К это­му добавлялся идеологический антикоммунизм, замешанный во мно­гом на том же расовом принципе — Маркс и многие коммунисты были евреями, а значит, в глазах антисемитов, коммунизм сам по себе есть антигерманская идеология.

Национал-социалистический расизм входил в прямое противоречие с геополитикой или, точнее, неявно подталкивал немцев к обратной, антиевразийской, талассократической стратегии. С точки зрения по­следовательного расизма, Германии следовало бы изначально заклю­чить союз с Англией и США, чтобы совместными усилиями противо­стоять СССР. Но, с другой стороны, унизительный опыт Версаля был еще слишком свеж. Из этой двойственности вытекает вся двусмыслен­ность международной политики Третьего Рейха. Эта политика посто­янно балансировала между талассократической линией, внешне оп­равданной расизмом и антикоммунизмом (антиславянский настрой, на­падение на СССР, поощрение католической Хорватии на Балканах и т.д.), и евразийской теллурократией, основанной на чисто геополити­ческих принципах (война с Англией и Францией, пакт Риббентроп-Молотов и т.д.).

Поскольку Карл Хаусхофер был ангажирован, в некоторой степени, в решение конкретных политических проблем, он был вынужден под­страивать свои теории под политическую конкретику. Отсюда его кон­такты в высших сферах Англии. Кроме того, заключение антикомминтерновского пакта, т.е. создание оси Берлин-Рим-Токио, Хаусхофер внешне приветствовал, силясь представить его предварительным шагом на пу­ти к созданию полноценного «евразийского блока». Он не мог не по­нимать, что антикоммунистическая направленность этого союза и по­явление вместо центра Хартленда  (Москвы) полуостровной второсте­пенной державы, принадлежащей римленду, есть противоречивая ка­рикатура на подлинный «континентальный блок».

Но все же такие шаги, продиктованные политическим конформиз­мом, не являются показательными для всей совокупности геополитики Хаусхофера. Его имя и идеи полноценней всего воплотились именно в концепциях «восточной судьбы» Германии, основанной на крепком и долговременном евразийском союзе.

Заключение в 1939 году пакта о ненападении между СССР и Германией было триумфом деятельности Хаусхофера. Американский исследователь А.Дорпален писал: “Русс­ко-германский пакт 1939 года рассматривался Хаусхофером как исто­рическое достижение. Был сделан важный шаг для осуществления его мечты — мирового господства». После этого Хаусхофер стал работать над заключением договора с Японией. Это было бы завершением в создании евразийского блока”.

Однако в ноябре 1940 года Гитлер уведомил Гесса о разработке плана нападения на Россию. Такой разворот геополитических событий стал полным крушением всей конструкции Хаусхофера. Он принимает самое деятельное участие в организации полёта Гесса в Лондон в мае 1941 года. Участие в этом мероприятии стало завершением карьеры и Гесса, и Хаусхофера.

Немец Карл Шмитт (1888 — 1985) известен как выдающийся юрист, политолог, философ, историк. Но все его идеи неразрывно связаны с геополитическими концепциями, и основные его работы — «Номос Зем­ли” , “Земля и море» и т.д. посвящены именно осмыслению геопо­литических факторов и их влияния на цивилизацию и политическую историю.

 Карл Шмитт был близок к немецким представителям Консерватив­ной Революции, парадоксальному течению, которое совмещало в себе национально-консервативные и социально-революционные элементы. Судьба Шмитта — это судьба его книг, его юридическо-философской школы. Как и у многих других консервативных революционеров, его отношения с национал-социалистическим режимом были двойствен­ными. С одной стороны, его теории, безусловно, повлияли на нацистскую идеологию. Особенным успехом пользовались его политологические книги «Политическая теология» и «Понятие политического», в которых Шмитт дал развернутую критику либерального права и идеи «правового государства». В этих текстах уже даны очертания всего последующего интеллектуального творчества Шмитта — в них заме­тен предельный политический реализм, стремление освободить поли­тологические проблемы от гуманитарной риторики, сентиментального пафоса, социальной демагогии. Это вполне соответствовало национал-социалистическому духу.

Вместе с тем вся концепция Шмитта была основана на фундамен­тальной идее «прав народа», которые он противопостав­лял либеральной теории «прав человека». В его понимании всякий на­род имел право на культурную суверенность, на сохранение своей ду­ховной, исторической и политической идентичности. Такой же подход был характерен для некоторых национал-социалистов, считающих эту идеологию универсальной и применимой для всех народов земли. Но доминирующей линией режима стал именно пангерманизм, основан­ный на шовинизме и узко националистическом подходе. Поэтому Шмитт, с его теорией «прав народов», подвергался резкой критике, особенно со стороны идеологов СС (в 1936 в органе СС «Schwarze Korps» была опубликована агрессивно угрожающая статья в его адрес).

На Нюрнбергском процессе была сделана попытка причислить Кар­ла Шмитта к «военным преступникам» на основании его сотрудничест­ва с режимом Гитлера. В частности, ему инкриминировалось «теорети­ческое обоснование легитимности военной агрессии». После детально­го знакомства судей с сутью дела обвинение было снято. Но, тем не менее, Шмитт — как и Хайдеггер, Юнгер и другие «консервативные революционеры» — стал персоной нон-грата в мировом научном сооб­ществе, и его труды совершенно игнорировались.

Только в 70-е годы благодаря колоссальному влиянию на юридиче­скую мысль некоторых левых, социалистических мыслителей, труды Шмитта стали постепенно реабилитироваться. В настоящее время он признан классиком политологии и юриспру­денции.

Шмитт, совершенно в духе геополитического подхода, утверждал изначальную связь политической культуры с пространством. Не толь­ко Государство, но вся социальная реальность и особенно право проис­текают из качественной организации пространства.

Отсюда Шмитт вывел концепцию, “номоса” Этот греческий термин — «номос» — обозначает «нечто взятое, оформленное, упорядочен­ное, организованное» в смысле пространства. Этот термин близок к  понятиям «рельеф» у Ратцеля и «месторазвитие» у русского евразий­ца П. Савицкого. Шмитт показывает, что «номос» есть такая форма ор­ганизации бытия, которая устанавливает наиболее гармоничные соот­ношения как внутри социального ансамбля, так и между этими ансамблями. «Номос» — выражение особого синтетического сочетания  субъективных и объективных факторов, органически проявляющихся  в создании политической и юридической систем. В «номосе» проявля­ются природные и культурные особенности человеческого коллектива  в сочетании с окружающей средой.

В книге «Номос земли» Шмитт показывает, каким образом специ­фика того или иного земного пространства влияла на развившиеся в нем культуры и государства. Он сопоставляет между собой различные исторические «номосы», особенно подчеркивая фундаментальный дуа­лизм между отношением к пространству кочевников и оседлых наро­дов.

Но самый важный вывод из анализа «номоса земли» заключался в том, что Шмитт вплотную подошел к понятию глобального историче­ского и цивилизационного противостояния между цивилизациями Су­ши и цивилизациями Моря. Исследуя «номос» Земли, он столкнулся с его качественной, сущностной противоположностью «номосу» Моря. Это привело его к созданию особой геополитической методологии для  осмысления политической истории мира.

В 1942 году Шмитт выпустил важнейший труд — «Земля и Море». Вместе с более поздним текстом «Планетарная напряженность между Востоком и Западом и противостояние Суши и Моря» — это составляет важнейший документ геополитической науки.[3]

Смысл противопоставления Суши и Моря у Шмитта сводится к тому, что речь идет о двух совершенно различных, несводимых друг к другу и враждебных цивилизациях, а не о вариантах единого цивилизационного комплекса. Это деление почти точно совпадает с картиной, нарисованной Макиндером, но Шмитт дает основным ее элементам — талассократии (Морская Сила) и теллурократии (Сухопутная Сила) — углубленное философское толкование, связанное с базовыми юри­дическими и этическими системами. Шмитт исполь­зует применительно к «силам Суши» имя «Бегемот», а к «силам Мо­ря» — «Левиафан», как напоминание о двух ветхозаветных чудови­щах, одно из которых воплощает в себе всех сухопутных тварей, а другое — всех водных, морских.

«Номос» Земли существует безальтернативно на протяжении боль­шей части человеческой истории. Все разновидности этого «номоса» характеризуются наличием строгой и устойчивой формы, в которой отражается неподвижность и фиксированность Суши, Земли. Эта связь с Землей, пространство которой легко поддается структурализации (фиксированность границ, постоянство коммуникационных путей, неизменность географических и рельефных особенностей), порождает сущностный консерватизм в социальной, культурной и технической сферах. Совокупность версий «номоса» Земли составляет то, что принято называть историей «традиционного обще­ства».

В такой ситуации Море, Вода являются лишь периферийными цивилизационными явлениями. Лишь с открытием Мирового Океана в конце XVI века, ситуация меняется радикальным образом. Человечество (и в первую очередь, остров Англия) начинает привыкать к «морскому сущест­вованию», начинает осознавать себя Островом посреди вод, Кораб­лем.

Но водное пространство резко отлично от сухопутного. Оно непо­стоянно, враждебно, отчуждено, подвержено постоянному изменению. В нем не фиксированы пути, не очевидны различия ориентаций. «Номос» моря влечет за собой глобальную трансформацию сознания. Со­циальные, юридические и этические нормативы становятся «текучи­ми». Рождается новая цивилизация. Шмитт считает, что Новое время и технический рывок, открывший эру индустриализации обязаны сво­им существованием геополитическому феномену — переходу челове­чества к «номосу» моря.

Так геополитическое противостояние англосаксонского мира «внеш­него полумесяца» приобретает у Шмитта социально-политическую де­финицию. «Номос» моря есть реальность, враждебная традиционному обществу. Геополитическое противостояние сухопутных держав с мор­скими обретает важнейший исторический, идеологический и философский смысл.

Шмитт разработал еще одну важнейшую геополитическую теорию — теорию “большого пространства” “Grossraum”. Эта концепция рассматривает процесс развития государств как стремление к обрете­нию наибольшего территориального объема. Принцип имперской ин­теграции является выражением логического и естественного человеческого стремления к синтезу. Этапы территориального расширения государств, таким образом; соответствуют этапам движения челове­ческого духа к универсализму.

Этот геополитический закон распространяется и на техническую и на экономическую сферы. Шмитт показывает, что начиная с некоторо­го момента техническое и экономическое развитие государства требу­ет количественного и качественного увеличения его территорий. При этом не обязательно речь идет о колонизации, аннексии, военном вторжении. Становление Grossraum  может проходить и по иным законам — на основании принятия несколькими государствами или народами единой религиозной или культурной формы.

По Шмитту, развитие «номоса» Земли должно привести к появле­нию Государства-континента. Этапы движения к Государству-конти­ненту проходят от городов-государств через государства территории. Появление сухопутного Государства-континента, материкового Большого Пространства является исторической и геополитической необходимостью.

В тексте 1940 года «Пространство и Большое Пространство в праве народов» Шмитт так определил «Большое Пространство»: «Сфера  планификации, организации и человеческой деятельности, коренящаяся в актуальной и объемной тенденции будущего развития». Уточняя эту несколько расплывчатую формулировку, Шмитт указывал как на пример волевого создания «Большого Пространства» прове­дение в жизнь американской доктрины Монро.

Хотя Большое Пространство  можно, в определенном смысле, отождествить с Государством, а точнее, с Империей, эта концепция выхо­дит за рамки обычного государства. Это новая форма сверхнациональ­ного объединения, основанного на стратегическом, геополитическом и идеологическом факторе.

В отличие от унификационной пангерманистской модели Гитлера и от советского интернационализма Большое Пространство  Шмитта основывается на культурном и этническом плюрализме, на широкой автономии, огра­ниченной лишь стратегическим централизмом и тотальной лояльно­стью к высшей властной инстанции. При этом Шмитт подчеркивал, что создание нового «Большого Пространства» не зависит ни от науч­ной ценности самой доктрины, ни от культурной компетентности, ни  от экономического развития составляющих частей или даже территориального и этнического центра, давшего импульс к интеграции. Все зависит только от политической воли, распознающей историческую необходимость такого геополитического шага.

Шмитт в этой доктрине предвосхитил основные линии современной интеграционной политики.

Геополитические мотивы различимы у Шмитта практически во всех темах, которые он рассматривает. В частности, он исследовал связь трех концепций — «тотальный враг, тотальная война, тотальное государство”. С его точки зрения, «тотальное государство» — это самая совершенная форма государства традиционного типа, т.е. пик раз­вития сухопутного «номоса».

Несмотря на возможности исторической эволюции такого государства вплоть до масштабов Большого Пространства, в нем сохраняется неизменным сущностное качество. «Тотальное государст­во» исключает принцип «тотального врага» и «тотальной войны», так как представление о противнике, «враге» оно выстраивает на основании себя самого, а следовательно, выдвигает кон­цепцию «войны форм», в которой действует Закон войны и участвуют только ограниченные контингенты профессиональных военных. Мир­ное население и частная собственность, в свою очередь, находятся под охраной закона и устранены (по меньшей мере, теоретически) из хода военных действий.

Либеральная доктрина, которую Шмитт однозначно связывал с Но­вым временем и, соответственно, с «морской цивилизацией», с «номосом» моря, отрицая «тотальное государство» открывает тем самым до­рогу «тотальной войне» и концепции «тотального врага».

В 1941 году в статье «Государственный суверенитет и открытое море» он писал: «Война на суше была подчинена юридическим нормам, так как она была войной между государствами, т.е. между вооруженными силами враждую­щих государств. Ее рационализация проявлялась в ее ограничении и в стрем­лении вывести за ее пределы мирное население и объекты частной собст­венности. Война на море, напротив, не является войной между строго опре­деленными и подчиняющимися юридическим нормативам противниками, так как основывается на концепции тотального врага».

Общая геополитическая картина, описанная Шмиттом, сводилась к на­пряженному цивилизационному дуализму, к противостоянию двух Больших Пространств — англосаксонского (Англия + Америка) и континен­тально-европейского, евразийского. Эти два «Больших Пространства» — талассократическое и теллурократическое — ведут между собой планетарное сражение за то, чтобы сделать последний шаг к универса­лизации и перейти от континентального владычества к мировому. При этом Шмитт с пессимизмом относился к возможности свести этот кон­фликт к какой-то строгой юридической базе, так как цивилизационные макроконцепции обоих «Больших Пространств» основываются на взаи­моисключающих «номосах» — «номосе Земли» и «номосе Моря». Последний разрушительный элемент вносится развитием воздухоплава­ния, так как «воздушное пространство» еще менее поддается этико-правовой структуризации, нежели морское.

Партизан — последний представитель «номоса» Земли

В конце жизни Шмитт сосредоточил свое внимание на фигуре «пар­тизана”. Эта фигура, по Шмитту, является последним представите­лем «номоса» Земли, остающимся верным своему изначальному при­званию вопреки «разжижению цивилизации» и растворению ее юриди­чески-культурных основ. «Партизан» связан с родной землей нефор­мальными узами, и исторический характер этой связи диктует ему ос­новы этики войны, резко отличающиеся от более общих и абстрактных нормативов. По мере универсализации «морской модели» и «торговой этики», которые, естественно, охватывают и сферу военных действий, фигура «партизана», приобретает, по Шмитту, все большее цивилизационное значение, так как «партизан» остается последним действую­щим лицом истории, которое защищает (всеми средствами) «сухопут­ный’ порядок» перед лицом тотального наступления талассократии.